Ангелы ночной дороги, и звезды над головой, и желтые огни фар выхватывают из темноты дрожащие силуэты. Машины мимо, мимо, мимо, пока не стемнело, их поглощает бескрайняя казахская степь. Омск за спиной, в ста километрах, куда ему угнаться за мной, он погружен в трясину, в мелочи ненужных проблем, а я здесь, навстречу закату, нас разделяет долгий взгляд бога, тысячи километров космического пространства, жизнь и смерть цивилизации погребенной под серым асфальтом трассы.
Вот остановилась до Петропавловска, легковушка с угрюмым молчаливым водителем, а другого и не надо, можно погрузиться в уютный мир мыслей, насладиться свободой мечтать в полете на
огромной скорости по ночному шоссе.
Петропавловск, стоянка, ах какая удача – драйвер, один, до Кургана. Илья – веселый глуповатый мужик с круглой физиономией, в которую вклеены маленькие серые глазки. Разговор – груз, гаишники, женщины – все его женщины из прошлого – маленькие осколки памяти, он берет от жизни все, что она протягивает ему на ладонях, и этого вполне хватает, и сейчас она протянула ему меня – собеседника на ночь, спасая от опасности уснуть за рулем.
Великий бог Джа, бог всех плывущих по течению словно щепка в бурлящем потоке, спасибо тебе за то, что ты послал мне этот Камаз.
Мы комкаем беседу, выбрасываем ее за окно и создаем заново, мы купаем ее в сигаретном дыму, мы освещаем ее нашими улыбками, мы говорим, говорим, говорим, и каждое слово длиною в несколько проеханных метров. Но мне уже скучно, пара анекдотов и я замолкаю, глаза слипаются, оставляю его одного бороться со сном под убаюкивающий шепот дороги.
Он включает музыку, громкий ритм техно колотит меня по ушам, тыц-пыц-пара клавиш на синтезаторе рождают очередной хит на неделю, тыц-пыц-пара фраз, еще один, и еще, они вылазят из конвейера чтобы разлететься по миру на магнитных пленках, рвать воздух из ларьков звукозаписи, на дискотеках, вонзаться мне в уши, отгоняя сон.
- У меня есть кассета. Может ее послушаем?
- Давай.
У меня Дорз, два первых альбома. Чарующий голос Моррисона выводит по-английски.
Ты знаешь, день разрушает ночь,
Ночь убивает день,
Попытайся убежать, попытайся спрятаться,
Прорвись на другую сторону.
Он зовет за собой, туда, в мир фантастических образов, одинокий поэт ищет отблески огней древних шаманов на городских улицах. И мир превращается в сон, реальность исчезает, растворяется в ночи, и я мчусь по темной трассе навстречу неведомому. Рядом сидит водитель, неподвижный как каменный идол, нас отделяет невидимая пелена, мы по разную сторону сна, я лечу по дороге ведущей в никуда, падаю вниз ослепительной вспышкой, словно падает звезда, всего лишь нота бесконечной мелодии, всего лишь горячее дыхание пляшущего бога, всего лишь призрак во мраке. Оглянись и ты увидишь меня за своей спиной, я ухожу по дороге в страну грез, чтобы вернуться за тобой когда полная луна покажется на небе. Ты ждешь, моя темноволосая фея, ты надеешься все эти годы, холодные годы одиночества, и я ищу тебя в этой ночи, и голод гонит меня вперед.
В человеке живет жажда. Неутолимая жажда жизни, жажда настоящих переживаний, то неосознанное чувство, которое вырывает людей из теплых квартир и швыряет в бурлящую пучину, холодный ветер в лицо, пугающая неизвестность за пеленой мрака. Это чувство невозможно убить. Можно загнать его вглубь, в далекие тайники души и закрыть там на замок, но сколько не уничтожай этот внутренний источник наполняющий человеческую жизнь, сколько не забрасывай его камнями, он может вырваться в любую минуту и разлиться в душе обильной полноводной рекой и понести за собой вдаль, к огромному прекрасному морю, где ночь окутывает город саваном тайны, где тела сплетаются на горячем песке и белоснежные паруса танцуют на волнах далеко на горизонте.
Но чаще бывает так, что он вырывается бурлящим потоком, захватывает всю накопившуюся в душе грязь, и несется вперед, разрушая все на своем пути. Тогда из одушевляющего он превращается в разрушительный, вместо жизни несет смерть и горе тому, кто не имея достаточных сил, посмеет встать на его дороге. Раковая опухоль насилия на теле мира, мертвая ткань изломанных жизней.
Ранее утро. Выхожу из кафешки, подкрепившись хлебом и пакетом быстроваримой вермишели (еду я ношу с собой, кипяток можно попросить в кафе, а если нечего есть можно попросить у них хлеба), чувствую как приятная сытость расползается по телу, выхожу в дождь и холодные капли бьют в лицо. Курган в нескольких километрах слева, видна лишь россыпь огней выгоняющих из домов и улиц утренний полумрак. Пары часов легкого сна в кабине вполне хватает, ночевать я буду в Челябинске, а если повезет, то в Уфе.
Я пьян, пьян трассой, и дождем, и свободой, и музыка несется в воздухе: веселый августовский блюз с вокалом проезжающих мимо машин. Алый солнечный диск причудливо окрасил тучи на востоке, там, в небе, огромная далекая страна со счастливыми обитателями, они пьют чистые дождевые капли и бегают голые по облакам, они не знают наших никчемных проблем и дрязг, их не засасывает в ржавую воронку быта, у них нет ни боли, ни страха, ни стыда, у них есть только небо, и небо дарит им жизнь. Может быть кто-нибудь из этих облачных эльфов сейчас машет мне рукой и желает удачи, я помахал ему рукой в ответ – замерзающий бродяга на дороге, но холод в кайф, и дорога в кайф, и жизнь – это просто потрясающе – разноцветный фонтан бьет из земли между одетых молодою листвою деревьев.
Через полчаса новенькая Лада тормозит скрипя шинами по шоссе, в воздух летят брызги из маленьких луж, подбегаю:
- Подбросите?
- Куда?
- В сторону Челябинска.
- Только двадцать километров.
- Подойдет.
- Садись.
Сажусь. Водитель – парень лет тридцати с открытым лицом и живыми глазами, заинтересованно спрашивает:
- Куда едешь?
- В Москву.
На его лице словно я превратился в дым.
- С-с-с-вш-ш-ш. Ну ты даешь! В Москву – хмыкает. – И откуда?
- C Омска.
- Ф-ф-ф-с-с-с.– пауза на несколько секунд. – Путешествуешь?
- Путешествую.
- Молодец – уважительно. Он явно не сталкивался никогда с автостопщиками, и идея ему понравилась.
- А в Москве кто?
- Друзья – вспоминаю дружескую улыбку Олега и веселый смех Ани, и в душе загорается теплый огонек.
- Ну ты даешь! Вот бы мне так махнуть. – Он задумывается на минуту – А почему бы и нет? Отпуск в июне, рюкзак на спину и вперед. А? – вопросительно смотрит на меня, он уже в пути, стоит на обочине и глотает свежий воздух трассы.
- Конечно, езжай. Это же просто.
- Действительно просто. Ездят же люди. А спишь где?
- В лесу. С собой спальник и полиэтилен. В кабинах. В городах можно, если есть у кого остановится.
- Еда с собой?
- С собой.
- Ну все. В июне собираюсь и еду.
Между нами устанавливается теплая душевная близость, некое внутреннее понимание, легкость, такое бывает если встречаешь автостопщиков на трассе, редко такое бывает с водителями. Он протя- гивает руку.
- Андрей.
- Игорь.
Мы болтаем о погоде, о городах, о Питере – он бывал в Питере, и оба согласны с тем, что Питер – лучший город на свете. Где реки в гранитных нарядах изгибаются меж каменных мостов, и архитектурный праздник выложенный мозаикой правильных геометрических узоров. Кто-то скажет – холодом веет от этого города, но нет, от этого города веет мечтой, тени Пушкина и Северянина за деревьями Летнего Сада, пройдите по Невскому на Дворцовую Площадь и почувствуйте дух Питера, трехвековая история страны разворачивается перед вашими глазами, силуэты Гоголя и Достоевского возле Исакия, молодой Гребенщиков беседует с Бодхидхармой на ступенях Казанского собора, праздник цветов и музыки, хиппи, Ротонда, рок-н-ролл. Я знаю – в эту поездку я обязательно побываю в Питере, вдохну его запах – сырой запах моря, встать на колени перед Финским заливом и молится Питеру, морю, каменным стенам, что хранят в себе великие легенды.
Питер. Москва. Волга. Южный Урал. М5. Все ждет меня впереди. Весь мир на дороге. Мое сердце – это трасса на запад.
Он выбрасывает меня на стоянке, сворачивает вправо, а я иду проситься в КАМАЗы. Три четырехколесных грузовика важно стоят на асфальте, они то знают, что такое дорога, они побывали во многих городах, многое видели, и может быть не один автостопщик мечтал попасть в их теплые кабины. Два с челябинскими номерами, один с московским. Подхожу к этим монстрам дороги, здороваюсь с ними, но водители не берут, и остается идти стопать за стоянку.
Я застрял. Стою часа полтора, утренний поток машин упрямо проносится мимо, что, неужели так тяжело подвезти, ну куда же ты, один ведь едешь, взял бы и подбросил – чуть слышно шурша колесами проскальзывает иномарка. Ветер постепенно развеивает тучи, желто-красный солнечный диск показался из-за серых глыб. Солнце- солнце, пошли мне машину. Солнце-солнце, пошли мне машину. Поток редеет я начинаю скучать. Сажусь на рюкзак, открываю Гессе, и тоскливое одиночество Степного Волка проникает в меня из страниц. Стопаю сидя одиночки-легковушки, нехотя встаю, когда несколько автомобилей подряд. Усталость наваливается тяжелым грузом, клонит в сон, машину мне, машину, собственный крутой мэрс с личным шофером и обнаженной негритянкой на заднем сиденье. И из динамиков негромко, бутылка красного вина, все это взболтать, посолить, поперчить, и хавать не торопясь до самого Челябинска. А потом сжать в ладони и пластилиновым шариком закинуть в ближайший овраг. В Челябе припереться на флэт: в крутом костюме, при галстуке, пальцы в перстнях, во рту сигара, но, грязный-небритый-нечесаный-заплечамирюкзак-рваныекроссовки, и сказать:,, Здрасьте пипл. Меня зовут Эклектика ’’. Нелепо. Чушь.
Бывает стоишь так часов по пять. Еще пара легковушек и ЗИЛ.
Т-а-а-к, бедный Гарри хочет покончить жизнь самоубийством. Я ему сочувствую. Мне нравится Степной Волк, несмотря на всю немецкую занудливость Гессе, книжка затягивает, меня уже больше интересует судьба Галлера, чем машины, что пролетают мимо. Все равно не возьмут.
На стоянку пофыркивая подъезжают два КАМАЗа. Иду проситься без всякой надежды, почти уверенность, что облом. И впрямь облом, он в легких кивках голов драйверов, тупых безмозглых голов, у них не хватает ума даже на то, чтобы подобрать автостопщика.
,, А почему я должен подбирать этого паренька. Шатается тут какой-то неизвестно кто, бездельник поди, бродяга, на Челябинск ему видите ли приспичило. Пусть деньги зарабатывает и катит себе хоть на Мадагаскар “- вот так наверно он думает, или что-то в этом роде. А говорит он попросту:,, Нет ’’- угрюмо. Можешь паренек отваливать.
А может он хороший. Возвращается с какого-нибудь бог знает где, усталый, все осточертело, не хочется никого видеть в этой чертовой кабине. Молча рулить и глядеть на дорогу, думая о своем, пока за сиденьями дрыхнет напарник.
В общем возвращаюсь назад, читаю, стопаю. Наконец-то. Старенький Москвич, за рулем пара лет сорока.
- В сторону Челябинска подкинете?
- Садись.
Втаскиваю рюкзак и сажусь. Гарри встречает Гертруду.
Что мы знаем о мире? Что мы видели? Обломки древних поселений возрастом в сотни человеческих жизней, древние храмы, занесенные землей, папирусы, которые рассыпаются в пыль от одного лишь прикосновения. И люди, люди, люди. Память камней. Когда-то по этим дорогам проходили орды кочевников: тысячи всадников, несущих смерть, тысячи лошадиных копыт вонзаются в землю – они идут на запад, в неведомые земли – плач городов, распятых под звон колоколов, предсмертный крик младенца; они приходят ночью, когда все еще спят - тысячи убийц возникают неизвестно откуда, и уходят с утра, оставляя лишь гору обугленных трупов.
Курганы в степи.
Спать. Бросить туловище на рюкзак, благо сижу сзади, и проспать ближайшие километров сто.
Опять кафешка и вермишель. Опять не берут камазисты.
Минут через десять тормозит ЗИЛ, залезаю в кабину и натыкаюсь на обычный вопрос
- Куда едешь?
- В Москву.
Старик-водитель показывает пальцем на рюкзак
- С такой большой хуйней и в Москву.
Смешно.
- А как же без него?
- Тоже верно.
Крестьянин, всю жизнь проработавший в деревне, он говорит об урожае. Саранча. Она идет с юга огромным сплошным роем растянутым на сотни километров, она ест его хлеб, жизнь которую он опускает в землю чтобы получить новую жизнь. Теперь она может умереть. Теперь на желтые колосья шурша крыльями нападают насекомые и не оставляют ничего. Скелеты обглоданных полей валяются в степи.
Они собираются защитить свои поля. Насыпать туда химикатов – это единственный способ. Крупицы яда останутся в спасенных злаках.
Степной пейзаж проносится мимо. Желтые лица подсолнухов тянутся к небу. Ветер колышет зеленую траву, поднимает на ней волны, врывается в полуоткрытые окна кабины и обдувает мне лицо свежим прохладным дыханием. Далеко на горизонте тяжелые тучи соединяются с травяным морем – небо и земля сливаются в тесном объятии, там конец мира и туда я направляюсь и еще дальше, где далекие города среди бескрайних лесов и каменные стены храмов хранят в себе древнюю мудрость, развалины тысячелетних цивилизаций и современные небоскребы – все смешалось в бешеном круговороте жизни, современное общество катится вперед, калейдоскоп культур, поверни трубу и перед глазами предстанет новая мозаика – города, города, города и многочисленные народы оставляют в них отпечатки своих следов. Все там, за горизонтом.
Еще одна пересадка, и контуры Челябинска медленно выползают издалека, гора на въезде – безжизненный склон красного цвета, ни растений, ни животных, только камни – когда-то здесь велись разработки, черт знает что они тут добывали, но все живое погибло, отравленное химией и задавленное колесами и гусеницами – маленький мир корчится в агонии; но больше, больше, угля и металлов: промышленности нужно сырье, и машины суетятся на склонах гор среди предсмертных хрипов деревьев. И теперь только Красная гора экзотическим конусом встречает автомобилистов на окраине города.
Мы въезжаем. Щупальца индустриальных гигантов опутали город, полосы асфальта среди заводов и коробок многоэтажек, трубы подпирают небо, извергая из себя темные струи дыма. Серые громады туч бесформенно громоздятся наверху. Моросит мелкий дождь.
Я не люблю Челябинск. Этот город похож на монстра который медленно пожирает сам себя, высасывает энергию из всего живого – город-вампир – унылый символ урбанизации. Я несколько раз проезжал его, и в душе все время оставалось угнетающее впечатление, мрачные люди на мрачных улицах среди мрачных домов. Вымирающий мир.
На этот раз я решил остановиться. Остановиться здесь до завтра и посмотреть.
Стою возле телефонной будки и листаю записную книжку. Так, Челябинск, адреса и телефоны вписок. Юля. Она наверно клевая девчонка, одинокая, без парня, и я конечно же ей понравлюсь, черт побери, почему бы не закрутить здесь короткий роман. А может эта женщина моей мечты, может быть... из трубки раздается красивый женский голос
- Алло.
Конечно же это она.
- Здравствуйте, а Юля дома?
- Ее нет. Что-нибудь передать?
- Нет, не стоит.
Облом.
Ладно, кто у нас дальше. Майкл. Может быть это достаточно продвинутый добродушный паренек, мы сидим вечером у него на кухне перед двумя бутылками портвейна и ведем интеллектуальную беседу - говорим, говорим, говорим взахлеб, перебивая друг друга: музыка, литература, кино, просто жизнь, размышления, все в кайф, и хриплый вокал Дженис Джоплин из магнитофона. И на следующий день еще хорошие люди. Если все это так, тогда пожалуй я здесь протусуюсь несколько дней. Если конечно на это время найдется вписка.
Он дома. Приезжай, сверяю адрес – да, у меня правильно записан, объясняет как добраться и я иду на троллейбус.
Он идет через центр. И тут я убеждаюсь что Челябинск вовсе не такое уж ужасное место. Красивые здания, парки, стройные ряды проспектов окаймленные местами цветочными клумбами. В троллейбусе наряду с хмурыми физиономиями открытые лица, кто-то улыбается, весело беседуя. Город как город, не хуже и не лучше других.
- Рассчитывайтесь за проезд – кондуктор – грузный мужчина лет сорока не замечая меня проходит мимо. Здорово, рассчитываться за проезд в этот раз не придется. Вообще, в дороге больше всего денег уходит на проезд и прозвон. В каждом городе своя система контроля за оплатой в транспорте – отличие в нюансах, и чтобы, скажем, проехать бесплатно, все время приходится перестраиваться. Каменные лица кондукторов и контроллеров ищут вас в автобусах и метро, строгий голос требует денег: замусоленные бумажки талонов и пластмассовые жетоны телефон-автоматов, рубль, два, три, четыре, работайте, платите, потребляйте, работайте – замкнутый круг – механизм, где вы всего лишь винтик, вас уже не существует, существует лишь бездушная беспощадная машина производства. Наши души летят в огромную механическую пасть, мы теряем свою жизнь на прилавках магазинов и в щелках трамвайных компостеров. Человеческие судьбы в каменных руках контролеров, вот они уже повсюду, они проверяют твои документы, выворачивают наизнанку карманы, просвечивают твое тело рентгеном в поисках билета, у них бесцветный кусок гранита вместо сердца и свод предписаний вместо мозгов. Форма, повязка, удостоверение, кожаная сумка на груди – увидеть душу в этих людях удается достаточно редко – это значит такой человек плохо работает.
Позвонить бесплатно можно в какой-нибудь конторе – иногда они разрешают.
Красно-кирпичная пятиэтажка среди других пятиэтажек – стан- дартная застройка, они строят не дома – они строят коробки – коробки с клетками. В небольшой двухкомнатной квартире царит разруха: как попало валяются вещи – книги, какие-то сумки, одежда мутным хаосом разбросаны на грязном полу, жрать нечего, на кухне сидит человек с фэйсом алкоголик-хочустатьновымрусским, и печальными глазами, и мечтает вслух о пиве. Магнитофон швыряет в пространство тяжелые звуки Металлики. Кидаю бэг, завариваю себе и Майклу по кубику бульона, достаю хлеб, он выгребает остатки чая. Хаваем, трепемся о трассе, и я отправляюсь осматривать город.
Город я осматриваю обычно так. Приезжаю в центр и иду куда глаза глядят без всякой цели и маршрута. Когда достает - уезжаю. По-моему такой способ наилучший – вы чувствуете город, соединяетесь с ним. Вы не стремитесь осматривать то, то и то, вы просто бредете, и город всасывает вас, окутывает тонким покрывалом своего настроения, в каждом городе есть настроение, та атмосфера, которая в сущности и есть город. Перед вами открывается душа. Можно быть скажем в Питере, осмотреть Исакий, Казань, Летний Сад, кучу архитектурных шедевров, побывать в Эрмитаже и Русском музее, и не увидеть Питера. Увидеть лишь красивый набор экспонатов. Этакий скелет вымершего динозавра. Пришел в музей, заплатил деньги, пощелкал фотоаппаратом и ушел. Добрался до своей конторы, сел и начертал проект бульдозера который все это разнесет. И на этом месте поставят развлекательный городок с барами, борделями, казино и павианами закутанными в наклейки от Кока-колы.
Челябинск пропитан урбанизацией. Она въелась в его воздух, в его стены и мосты, из которых видно как во все стороны раскинулись громады заводских помещений. Если посмотреть на город вечером с высоты, то, вероятно, он будет похож на участок золы с рассыпанными на ней оранжевыми угольками.
Лица прохожих на улице. Кое к кому хочется подойти и поздороваться – ясный взгляд синих глаз излучает тепло. Вот девушка в длинном красивом платье, фенечка из бисера на груди, живой интерес в глазах, через плечо матерчатая сумка. Судя по всему художница – они могут так одеваться – со вкусом и не обвешивая себя при этом множеством дорогих украшений. Проходит мимо – вот когда видишь на улице таких людей, чувствуешь с ними какую-то внутреннюю связь, и ты уже не один, а вас много в каждом городе, привет – привет, горсть чистой воды в ладонях, и переливы веселого смеха в траве, мир в цветах, куда ты уходишь брат, где ты оставишь свой след – отпечаток босых ног на теплой земле.
Город накрыл меня облаком и унес в лабиринты улочек, поворот налево и я вхожу на проспект Суеты – автобусно-трамвайный гул и сотни людей, где каждый бежит за сиюминутной целью, торопясь, не замечая окружающих, лавируя в потоках человеческих тел, может быть небо упадет на землю, может быть звезда загорится над Вифлеемом, может быть кусок урановой смерти ожидает новой Хиросимы, и все это только в час пик, чтобы тысячи людей разом застыли на центральных улицах сотен городов, и каждый посмотрел вокруг и увидел своих товарищей, тысячи масок рассыпаются в прах, праздник, праздник повсюду, ты танцуешь и плачешь от счастья и видишь как страх покидает город.
Я люблю когда мне отвечают незнакомые люди. Не автоматически, буркнув на ходу на
- Скажите, сколько время?
- Без пятнадцати пять.
а останавливаясь и улыбаясь, им нравится отвечать и мы всего лишь на расстоянии протянутой руки. Вот и сейчас, я спрашиваю у какой-то женщины лет сорока, интеллигентного вида, в очках, и с приятным лицом, как пройти до нужной мне остановки, получаю исчерпывающую информацию, и она в свою очередь спрашивает
- Вы наверно приезжий?
- Да. Вот только сегодня приехал.
Мы шагаем рядом, нам по пути.
- Ну и как Челябинск?
- Ничего. Только слишком уж мрачный.
- Мрачный – она улыбается – а вы сами откуда?
- Из Омска. Я вообще-то здесь проездом.
- И далеко едите.
- В Москву. И в Питер.
- Да, Москва и Питер конечно получше Челябинска. Да и Омск поуютней будет. У меня там сестра живет. Ну и Челябинск тоже хороший город.
- Вам нравится здесь?
- Да.
- Это здорово.
Молча идем, потом расходимся. Она сворачивает налево, обрывая нашу беседу, прощаемся – приятели на минуту, сколько было таких людей на трассе, на вписках, в городах, и никогда больше не увидимся, только еле заметный след остается в душе, капелька воспоминания – сотни собеседников на минуту, сотни лиц, глаз, а может просто промелькнет в толпе, и встретятся взгляды, и искра понимания мелькнет, и разойдутся даже не поздоровавшись.
Приезжаю к Майклу, там еще один паренек – накачанный тип с волосами до плеч и майкой ,, METALLIKA ‘’. Слушают Летова и болтают, он крепко стискивает мне ладонь
- Олег.
- Игорь.
- Ты откуда?
- С Омска.
- А в Челябинск чо?
- Проездом. Иду в Москву.
- Идешь – он ухмыляется. - Пешком что ли?
- Автостопом.
- Автостопом. Молодец – я слышу нотки уважения в его голосе. – А я вот дальше Ебурга не ходил.
На плите вскипает чайник. Майкл разливает вторяк.
- Ну и как трасса? – заинтересованно спрашивает Олег.
- Ништяк.
- Да уж, наверно. Надо бы тоже куда-нибудь смотаться. У меня вот в Саратове друзья. Не был в Саратове?
- Не был.
- Хороший город. Ты водку пьешь? – неожиданно добавляет он.
- Пью.
- Так щас будет. Ну что Майкл?
Майкл, до этого молча прихлебывавший чай, буравя глазами пустоту, враз оживает.
- Чо чо. Иди.
- А я то с чего. Вместе и пойдем.
Они идут за водкой. А я остаюсь вместе со Степным Волком в шумном немецком баре, где беседуют в углу Гарри и Гертруда – два одиноких скитальца столкнувшиеся в ночи – словно блеск молнии, и его жизнь резко меняется за эти несколько часов, и пьяный негр знойным летом Сан-Франциско швырнет в душный воздух дансинга соло на саксофоне, и что-то там еще. А хорошо бы потрепаться с Галлером за бутылкой вина в тихом швейцарском отеле, а потом пройтись по ночному Парижу и свернуть в густую пелену утреннего Лондонского тумана. А еще: концерт Северянина и летящие пробки из под шампанского, мадам, вы и есть та самая Гертруда, или Маргарита Наваррская, как, вы не читали Миллера, ах да забыл, он же еще ничего не написал, этот самолет летит из предвоенного Питера во Фриско полувеком позже, все пилоты под ЛСД, а пассажиры плавают в невесомости.
- А вот и мы.
Бутылка торжественно извлекается из широкого кармана Олеговой косухи и водружается на стол, вся усыпана блеском наших предвкушающих взглядов.
Пьем, они трепятся о бабах: Наташи, Оли, Марины, лица под густым слоем косметики, засунуть, вытащить, опять засунуть. Проститутки с Елисейских полей получают горячую струю спермы на ужин.
Потом литература – читают они фантастику, Бредбери не любят, любят Муркока, Хайнлайна и Желязны. Желязны я тоже люблю. Спорим, а на столе еще полбутылки. Мы быстро опьянели – я с дороги, Майкл с похмелья весь день, а Олег видать за компанию. И еще какие-то тосты и анекдоты, и еще девушки, и за жизнь, кухня уплывает куда-то вся в табачном дыму, водка кончается и мы срубаемся, я проваливаюсь в темную бездну сна.
Я проспал как убитый часов до двенадцати. Утром вялый подъем, на завтрак хлеб, Майкл опять смотрит на мир печальным взглядом и говорит о пиве. Олег уже свалил. На трассу я выбрался только в пол-второго.
На выезде из города широкая скоростная магистраль. Здесь начинается М5 – трасса Челябинск – Москва – одна из основных российских дорог.
Непрерывный поток автомобилей проносится мимо. За час остановилось три машины и все потребовали денег – у них что, в Челябинске, все помешались на деньгах. Вообще, это редкость, чтобы на трассе за подвоз просили денег, а тут сразу три.
Наконец остановилась иномарка до Миаса. Какая-то крутая тачка, мы плавно разгоняемся и словно не едим, а скользим по шоссе. За рулем мужчина лет тридцати пяти, он сразу же начинает расспрашивать меня про автостоп, про клубы в Питере и Москве, и я втираю ему все, что знаю. Мы доезжаем меньше чем за час до поворота на Миас, и я иду купаться в местную запруду.
Про клубы автостопщиков в Питере и Москве ходит куча разнообразных веселых историй, временами напоминающих анекдоты. Сам я с ними не общался, но слышал достаточно. Что там удобно, так это то, что они берут коллективную визу за границу, на человека это получается достаточно дешево. Вообще куча народу ходит в Европу и в Азию без виз, переходя границу на Карпатах, на Памире и на Алтае. В Европе их частенько ловят и отправляют назад. Одного мэна депортировали аж из Португалии.
В Индии и Китае не выгоняют. В Китае народ тусуется по дацанам. Приходишь ты в буддистский монастырь, там сидит Вася и говорит: ,, О, здорово. Слушай, будешь в соседнем дацане, передай привет Пете, давненько я его не видал’’. Вот такие дела.
А истории про клубы автостопа например такие. Народ там очень разный, в том числе куча мажоров, и вот... Стопает паренек КАМАЗ, залезает в кабину и первый вопрос водителя
- Ты случайно не из Московской Лиги Автостопа?
- Нет.
-Тогда поехали.
В дороге драйвер рассказывает ему такой случай. Подбирает он двух молодых людей в форме, те залазят в кабину, суют ему под нос ксивы, потом достают какую-то суперсовременную видеокамеру и начинают его снимать. После чего вытаскивают сотовые телефоны, обзванивают всех своих родных и рассказывают им про трассу.
- Я таких балбесов больше бесплатно подвозить не буду – заканчивает историю возмущенный камазист.
Ну не анекдот ли?
Лично я к идее клубов отношусь безразлично. Кому-то это нравится, ну и ладно, затея неплохая. Меня не привлекает вся это мишура с формами, документами, школами и инструкторами. А путешествовать я люблю один.
Кому как.
С удовольствием окунаюсь в прохладную воду – все в кайф, никуда не надо: хочешь - купайся, хочешь - валяйся на теплом песке, разглядывая пушистые белые облака, хочешь – иди стопать. Можно расслабиться и лениво лежать на воде, шевеля плавниками – большая рыба – правнук Будды и всех речных блаженных, Наяды в водорослях выходят на берег в ночь на Иван Купалу за цветками папоротника. Джа глядит на нас с высоты и дарит нам хлеб, и эти воды, и это солнце, что так ярко сияет сейчас с небес. Я выползаю на берег и долго обсыхаю, дремлю, и, закрывая глаза, вижу цветные картинки, где серая лента дороги вьется меж лесов и озер.
Минут через сорок меня подбирает Волга километров на сто. За Миасом начинаются горы.
Это американские горки. Он почти не тормозит на спусках, мы мчимся вниз на головокружительной скорости с высоты больше километра. Чудесная панорама открывается перед глазами – покрытые лесом склоны, внизу раскинулась блестящая гладь озера, вверху – нагромождения облаков. Сводит дух от этой красоты и от этого спуска, меня переполняет эйфория, горы, разговаривайте со мной, ветер что врывается в полуоткрытые окна салона, спой мне песню – далекую песню степей, огромные сосны молчат по сторонам, и асфальт впереди – тысячи километров асфальта, сегодня здесь, завтра там, спуск-подъем, он сворачивает, я выхожу, горы кругом.
Я слышу как колотится сердце Урала в моей груди. А-а-а-у-у-м-м-м Я БОЛЬШАЯ БЕЛАЯ ПТИЦА.
Огромные крылья ложатся на эти горы и сливаются с ними, тело – низина поросшая лесом, и лоно земли принимает в себя, и мир взрывается мириадами цветных осколков, чтобы застыть окаменелым сказочным сном, превратиться в Великий Праздник, где эльфы извлекают из золотых флейт волшебные звуки, где прекрасные нагие феи танцуют на радуге, где все пьяны, где можно плакать и смеяться, и где богиня любви царит в теплых лесах.
Горы – огромные великаны на тысячи лет застывшие в медитации, их тела превратились в землю и камень, а дух ушел далеко за облака, где живое пространство наполнено теплым солнечным ветром. Каждую ночь безумный зверь пожирает солнце, и они ждут в холодной мертвой тьме, где только слабые лучи звезд, и каждое утро оно рождается заново, и мы молимся ему, повернувшись к востоку, и я иду туда, где вечером оно опять умрет, чтобы увидеть, где начинается ночь.
Еще километр–два пологого спуска, идти легко, порывы свежего ветра навстречу – в кайф, а вот кафешка и несколько КАМАЗов на Уфу. Но сперва перекусить, я вдруг чувствую что очень голоден, захожу внутрь и шесть пар любопытных глаз воззряются на меня. За стойкой симпатичная блондинка, мы здороваемся, обмениваемся улыбками, и на мою просьбу она наливает кипятку в миску.
- Ты откуда паренек? – раздается старческий голос из-за спины.
- Из Омска.
- И далеко?
- В Москву.
- Путешествуешь?
- Путешествую.
- Ну, дело хорошее.
Я оборачиваюсь. Пол лица спрятано в густой черной бороде, во внимательных черных глазах притаилась улыбка. Ему лет пятьдесят, на вид крепок, старик явно собирается прожить еще столько же, а может быть и больше. Рядом парень – казах лет тридцати, оба только что приступили к обеду. Судя по всему эти двое драйвера, и они вполне могут взять в КАМАЗ. Ладно, там видно будет, съедаю свою лапшу с бульоном, выхожу на улицу и закуриваю сигарету. Одна машина уже уехала, осталось еще три - как раз на всех кто обедает. Они не торопятся, пока я курю выходят двое молодых парней и подходят к КАМАЗу. Вопрос
- Возьмете в сторону Уфы? – отражается коротким
- Нет.
Я стопаю в ожидании пока выйдут остальные. Машины, не останавливаясь, идут мимо, устремляясь к подъему, чтобы по полосе асфальта на широкой груди горы взобраться наверх и превратиться в чуть видимые маленькие черные точки.
К кафешке одна за другой подъезжают еще пара легковушек и несколько человек исчезают за дверью. Взамен оттуда выходят еще пара драйверов. Я смотрю в их лица – в тупые самодовольные лица людей, уверенных в собственной ограниченной правоте, и вижу отрицательный ответ, он врылся туда каменными дотами, и дула пулеметов из амбразур направлены на меня и на таких, как я. На всех тех, кто не похож на них. Стоило, однако, спросить, и короткое: ,,Нет,’’- было угрюмым, с явно враждебными интонациями. Ну и черт с вами, катитесь вместе с вашими жалкими жизнями, трахайте своих шлюх в тесной кабине, и можете блевать отходами из своих душ выплавленных из чугуна пополам с дерьмом.
А вот и те двое. Не торопясь, подходят к КАМАЗу, и на мое
- Возьмете? – следует короткое
- Садись.
Мы устраиваемся в кабине, и через минуту грузовик с ревом трогается с места.,, Ну расскажи что-нибудь ‘’- просит старик, и я рассказываю. Я рассказываю о дорогах ведущих в ночную тьму и о городах, что хранят в своих стенах отголоски древних легенд. Я говорю им о дороге – о настоящем путешествии, когда мир раскрывается перед глазами и манит своей чудесной обнаженной красотой. Старик одобрительно кивает, парень улыбается за рулем, изредка вставляет что-нибудь, они сами немало поездили по свету. Мы знакомимся
- Игорь.
- Иван.
- Абай – говорит юноша, и теперь уже он рассказывает, и заснеженные хребты Кавказа, и Черное море, и пустыни Средней Азии словно наяву встают перед моими глазами, и горы молча внимают нам за раскрытыми окнами.
Они едут до Самары, оба из Красноярска, а как Красноярск?, Красноярск хороший город, и Омск хороший, а в Самаре-то были?, а в Москве?, были и в Москве, и вообще, где только не были, столько на свете хороших мест, Алтай, на Алтае обязательно побывай – там хорошо, и здесь ништяк, и где-то там еще. В конце концов замолкаем наговорившись и Иван вставляет в магнитофон кассету. Битлз. Вот-те раз. Какую только лажу не слушают драйвера на трассе: и техно, и блатную музыку, и примитивную попсовую эстраду, и матершинные истории Шуры Каретного. А тут Джон Леннон выводит ,, Твист энд шат ” под забойные звуки рок-н-ролла.
Сумерки опутали землю, все расплывается, скрываясь в неясных серых очертаниях. Ярко-алый диск солнца медленно уходит за горизонт прощаясь до утра с притихшей землей. Кажется – весь мир провожает притихшее светило, снимая шляпу и затихая в ожидании ночи. Мы уже проехали горы и подъезжаем к Уфе, город остается справа, он проплывает мимо россыпью желтых огней. Мною овладевает сонливость, глаза слипаются, мы курим – я и Абай, и я вижу как сигаретный дым плывет по кабине, сплетаясь в расплывающиеся фигуры. Дремлю, прислонившись к двери. Мне неудобно, но заметив, что я засыпаю, Иван предлагает забраться спать за сиденья. Ложусь и через несколько минут проваливаюсь в глубокий сон.
Просыпаюсь ночью. Иван дремлет устало откинувшись на спинку. Я забираюсь на сиденье, и он тотчас занимает мое место.
- Выспался? – не отрывая взгляда от дороги, спрашивает Абай.
- Выспался.
Чувствую легкий голод, достаю хлеб из рюкзака, протягиваю Абаю. Он отказывается кивком головы и я начинаю жевать, запивая водой.
- Приятного аппетита – Абай улыбается.
- Спасибо – бурчу с набитым ртом в ответ, мы смеемся как бы и без всякой видимой причины.
- Чо смеетесь-то? – зевая, спрашивает сзади Иван.
- Да так – Абай улыбается,– ты спи, Вань.
У Абая легкий казахский акцент, по-русски он говорит с небольшим напряжением, задумываясь на секунду, чтобы подобрать нужное слово.
- Ну вот, послушайте только, старика спать укладывает – шутливо ворчит Иван. Вскоре, однако, он засыпает, похрапывая со свистом. Хр-р-р фс-с-с, хр-р-р фс-с-с – доносится до меня.
Тусклый свет фар выхватывает из тьмы силуэты деревьев, ветер раскачивает ветки и они кажутся похожими на загадочных мифических существ. Машина мчится сквозь ночь, на минуту у меня возникает ощущение, что мы одни в пустой бескрайней Вселенной, лишенной солнечного света, и навсегда обречены вот так мчаться в никуда под монотонный убаюкивающий гул двигателей. Я вглядываюсь в черную бездну за окном, далеко впереди появляется желтое зарево, оно растет, и вскоре мимо нас словно зверь, порожденный ночным мраком, проезжает встречный грузовик. Кажется, демоны ночи летят за нами, вот-вот и их зловещие фигуры появятся прямо на лобовом стекле. Вокруг прячется тайна, и ее загадочный взгляд притягивает меня, как магнит. Там, за окном живет иная, незнакомая мне Вселенная, и хочется хотя бы прикоснуться к ней чистым, незамутненным взором.
Мы продираемся сквозь сырую утреннюю пелену, оставляя позади написанные на столбах километры. Вперед, сквозь горизонт к Великому Океану, где кончается земная твердь и безмерная даль зовет уплыть за красную полосу заката. Вперед, пока дыхание рвется из моей груди, оставляя позади города, безумным зверем рассекая пространство, распятое на асфальте, обнажая душу, молиться солнцу, и дождю, и земле, поджечь свою жизнь и пылающим факелом устремиться к небесам. Идти пока есть куда идти, жить пока есть жизнь, пока сердце бьется в груди, и можно встать на дорогу и кричать пока не сорвется голос, а можно лежать в лесу на теплой земле, устремив взгляд к небесам, можно взорвать весь мир, пустив его в преисподнюю.
Иван проснулся и, зевая, перебрался на переднее сиденье.
- Чо не спится?- поинтересовался я.
- Не, не спится.
Он зашарил в поисках сигарет. Мы закурили.
- Далеко Самара?
- Километров двести – не отрывая взгляда от дороги, ответил Абай.
- В Самаре высплюсь – Иван зевнул и выпустил в потолок струю дыма. – А ты чо, в Самару-то поедешь?- Иван с интересом посмотрел на меня.
- Поеду. Город посмотрю.
- Город. Да, город там ничего. Старый. Раньше бандитским считался.
Мы помолчали, вглядываясь в туманный пейзаж за стеклом. Тусклые солнечные лучи скупо освещали землю. Все казалось каким-то зыбким, иллюзорным, словно взмахни рукой и рассыплется, как карточный домик, и откроется новый мир, прекрасный, будто мечта. Вперед, вперед, туда, в эти равнины на горизонте, в эти чудесные сны, что туманом стелятся по земле, потеряться, и только яркие звезды на мягкой ладони бога.
- Часа через три будем в Самаре – заявил Абай.
- Да в Самаре – Иван зевнул.– Красиво, правда? – он взглянул на меня.
- Да, красиво.
- Да-а-а. Природа что не говори. Вот так поездишь, насмотришься, столько всего, а.- Он вдруг заулыбался и словно засветился изнутри мягким теплым светом. Достал кассету и вставил в магнитофон.
- Машина Времени. Здорово, да. Мы, помню, в начале восьмидесятых запоем слушали. Машина Времени, Пинк Флойд.
- Аквариум – добавил я.
- Не, Аквариум тогда мало кто слушал. Я уже много позже их услышал. Ну тоже здорово. Гребенщиков.
А Макаревич пел, и я словно окунулся в то время, и, казалось, сейчас год где-то восемьдесят третий, когда мир был чище и искреннее, и люди добрее, и все было другое – и музыка, и одежда, и по трассе мчались другие машины, и небо было не то, и сияло им другое солнце, моложе еще, и улыбалось оно веселей.
Иван рассказывает истории из своей жизни, и три часа проходят совсем незаметно, и вот мы въезжаем на окраину Самары. Они выбрасывают меня совсем рядом с нужной мне улицей, тепло прощаемся, и я иду на вписку.
Дверь открывает невысокий худощавый юноша лет двадцати двух, в очках.
- Леша – представляется он, и я оказываюсь в просторной трехкомнатной квартире. В его комнате сбрасываю с плеч рюкзак, скидываю кофту, и опускаюсь на пол. Только тут я чувствую, насколько устал.
- Ты есть хочешь? – спрашивает Леха.
- Да поесть, и помыться бы. И поспать.
- Щас устроим. Приготовлю только.
Он уходит на кухню, а я осматриваюсь. На столе компьютер и беспорядочно разбросанные тетради, на книжных полках в основном литература по математике и философии.
Хаваю, моюсь и иду спать.
Просыпаюсь под вечер, Леха колдует над компьютером. Он учиться на математика и увлекается философией.
- Моя мечта – найти рецепт гениальности – говорит он, когда мы шагаем по вечернему городу, растворившись в людском потоке, текущем по центральным улицам. - Легкость. Чтобы делать все, не напрягаясь. Когда прет.
- Ништяк. Это же современная алхимия!
...
- Она хорошая девчонка. Работает журналистом. Там и впишемся, а то меня что-то домой не тянет. Предки достали. Хорошо бы квартиру снять, да с деньгами напряженка. Наташке хорошо, живет одна в однокомнатной квартире, родители ей снимают.
...
- А Дорз видел!?
- Конечно! Потрясающе, да!?
- Полтора часа сплошной мистерии!
...
- Пошли к Волге.
Мы спускаемся к реке. Привет тебе, Волга. На центральном пляже всего несколько человек – уже прохладно. Скидываем одежду и с разбега бросаемся в реку.
Через полчаса я сижу на берегу, скрестив ноги, и созерцаю медленно уходящую вправо водную гладь. Леха валяется на песке и треплется о древнегреческих киниках, я пропускаю мимо ушей, и воздух уносит его слова вдаль.
- Ну что, идем к Наташке.
- Идем.
Мы поднимаемся, и вечерняя Самара снова встречает нас. Шагаем по узким улочкам, а потом ныряем в россыпь неоновых огней, проходим мимо многоэтажных коробок и, наконец, оказываемся в полутемном подъезде. Дзынь-дзынь, на пороге девушка, черноволосая, полная, с веселыми глазами.
В комнате царит беспорядок. На полу разбросаны книги, на кровати листки бумаги, в углу свалены аудио и видео кассеты. Я поднимаю с полки какой-то томик. Борхес. Дальше: Гессе, Булгаков, Достоевский, Ремарк.
- Хорошие у тебя книги.
- Хорошие – она улыбается – только надо их убрать.
Мы сгребаем книги и беспорядочно кладем их на полки.
- Я тут статью пишу о современной российской литературе – Наталья показывает на стопку книг и журналов.
- Мы не помешаем? – спрашивает Леха.
- Нет. Мне не к спеху – она складывает листки.
- Есть хотите?
- Хотим.
- Картошка есть. Рассаживайтесь.
Наталья бросает на ковер пуфики, расстилает матрас.
- У меня стола нет. Вообще, стол, по-моему, совершенно ненужная вещь. Едят все на полу, работать можно на полу или на матрасе. Зачем стол нужен, может, подскажете?
Мы смеемся. Наталья раскладывает по тарелкам картофель, и все жадно набрасываются на еду.
- И как современная литература? – спрашивает Леха.
- Да как. Как всегда наверно. Есть много кайфового. Пелевин, Сорокин.
- Н-у-у, Пелевин.
- Игорь, а ты откуда?
- С Омска.
- Стопаешь?
- Стопаю.
- Не в сторону Уфы?
- Нет, я на Москву.
- Жаль. У меня в Уфе парень. Сейчас работает. Я дня через три освобождаюсь, две недели можно отдыхать. Хочу туда махнуть. Если не найду на трассу попутчика придется на электричках.
- Да, одной конечно не стоит. В принципе на электричках тоже нормально.
- Я трассу люблю.
- Я тоже.
В конце концов, речь зашла о свободе. Свобода для нас – это словно дождь в пустыне, словно кусок хлеба голодному, это мост через реку, где на той стороне начинается счастье.
- Жизнь не может быть без свободы. Или без стремления к свободе. Иначе это не жизнь, а попросту существование.
- Конечно.
- Никто и не спорит.
Наталья и Леха согласно кивают.
- А что же, по-твоему, свобода? – задумчиво спрашивает Наталья, она сидит на матрасе, скрестив ноги и положив голову на ладони.
- Свобода это чувство. Ты свободен, когда чувствуешь себя свободным.
- Чушь – Леха ходит по комнате взад-вперед, он полон идей, останавливается и начинает говорить, размахивая руками.
- Свобода – это свобода выбора. В нашем обществе свобода отсутствует. Людей с детства загоняют в сети, их заставляют делать то, что требует социум, а не то, чего хочется им. Общество сейчас – это не люди, которые составляют общество, а бездушный механизм, который состоит из норм, полностью регулирующих человеческую жизнь. У большинства людей личность подавлена. Она может развиваться только в направлении, угодном социуму, причем насколько это устраивает саму личность никого не интересует. Люди находятся в рабстве системы.
- А у меньшинства? – спрашивает Наталья.
- Что?
- Ты говорил, что личность подавлена у большинства людей. А у меньшинства?
- Меньшинству удается вырваться из тисков системы. Полностью или частично.
- Твоя свобода, Лех,- это плоды размышлений. Человек может обладать огромной свободой выбора и не чувствовать себя свободным. Мало ли что – я совсем не согласен с Лехой.
- Что значит не чувствовать себя свободным?- Леха прошелся по комнате.- Кто-то может сидеть в тюрьме и чувствовать себя свободным.
Мне нравится как он говорит. Страстно увлеченно, кажется, что он стоит на сцене перед невидимой аудиторией.
- В тюрьме – отвечаю я, – нормальный человек не может чувствовать себя свободным.
- А ненормальный?
- Ненормальных мы в расчет не берем.
- Ну, хорошо. Бог с ними, ненормальными. Но пойми – чувствовать свободу – еще не значит быть свободным.
- Если я чувствую любовь – то значит я люблю.
- Это не совместимые вещи.
- А по моему вполне совместимые. Некоторые вообще считают, что свобода заключается в отказе от выбора. Что бы ты им ответил?
- Угу. Плыви себе спокойно по течению и все.
- А почему бы и нет. Кому-то в кайф плыть по течению. Я в дороге плыву по течению.
- Плыви, плыви и ништяк. А человечество как же?
- Что человечество?
- Человечеству какая польза от того, что ты плывешь по течению?
- Ты только что говорил о свободе личности, о том, что человек заперт в рамках системы, а теперь втираешь о том, что я должен обязательно приносит пользу человечеству. Какая же логика?
- Простая – Леха сел и всем телом подался ко мне.- Для человека самое главное в этой жизни – люди. И в обществе свободных людей каждый приносит пользу себе и окружающим. А не бездушному механизму.
- По-моему это спорно. Кто-то захочет жить для себя. Хотя бы в определенный период своей жизни. А кто-то, скажем, будет думать только о себе и любимом человеке. Или о людях, которые его окружают. Все человечество это слишком не конкретно. Конечно, кто-то сознательно будет приносит пользу человечеству. Но далеко не все. И дело тут не в количестве выбора. Просто люди разные.
- Да это само получится – польза человечеству. Свобода выбора – это отсутствие давления – врубаешься. Живи, мысли, твори – все без помех.
- Да, ништяк. Но дело не в давлении. Дело в драйве. Понимаешь? Когда прет. Выходит Джоплин на сцену и устраивает блюз. И никакой выбор тут не при чем. Или Хлебников. Он шатался по дорогам с мешком за плечами и писал стихи на огрызках бумаги. Они жили и творили. Выползаешь на трассу, и тебя несет. Как ветер.
- Ну не знаю. На трассе конечно ништяк, но под словом свобода я другое понимаю.
Мы помолчали.
- Вам не переубедить друг друга. Вы совершенно по-разному к этому подходите – сказала Наталья, до этого момента она молча слушала, и ее черные глаза с интересом следили за нами.
- Конечно, не переубедим. Но все равно здорово.
- Да это же хорошо, что у нас разные точки зрения – добавил Леха –
представляете, если бы у всех были одинаковые точки зрения. Ну, а ты, Наталья, что скажешь?
- Я.
Она задумалась ненадолго:
- Я думаю, что свобода человека в самораскрытии. Когда человек находит себя и раскрывается – он свободен.
- Когда человек раскрывается, он ощущает себя свободным – я посмотрел на нее и улыбнулся, мне вдруг показалось что все это уже было когда-то – я, и Наталья, и Леха, и эта компания, и этот спор.
- Да, но свобода не может быть моментами. Ты чувствуешь себя свободным какое-то время, а потом это чувство уходит. Этого мало. Если человек свободен – он постоянно свободен.
- Но моментами тоже хорошо – улыбнувшись заявил я, и мы рассмеялись. Рассмеялись, закурили, Наталья поставила чайник. Здесь все было проникнуто симпатией друг к другу, эти люди, о существовании которых еще с утра я и не подозревал, теперь были моими друзьями. И такие люди есть в каждом крупном городе – в какой город бы я не пришел у меня есть друзья, и у каждого из них то же самое, и завтра они придут ко мне и мы будем так же сидеть, курить, пить чай, спорить, и все в кайф.
Мы прихлебывали горячий чай из стакана, и Леха полистал томик Воннегута с ,, Утопией 14 ‘’, задумчиво посмотрел на нас и сказал
- Вот замечательная книжка. Люди там потрясающие. А за свободу надо бороться.
Книжка действительно хорошая – согласились мы с Натальей.
- Свободу прежде всего нужно искать – промолвила Ната.- Ну и иногда конечно бороться.
- Слушайте. Ведь мир же гораздо больше, чем добро и зло, свобода и не свобода. Это только две грани из многих. Жизнь как река, понимаете. За что же вы хотите бороться?
- Но ты же живешь среди людей – ответил Леха.
- Но за что же бороться и что искать, если все уже есть вокруг нас и внутри нас?
- Нету – заявил Леха набивая рот и скорчив веселую рожу – ничего нету.
Мы расхохотались.
- Хватит спорить – сказал он – давайте статью писать Наталье.
- А ты современную литературу знаешь?- улыбаясь спросила Ната.
- Ну-у-у, Пелевина читал. А вообще, это не обязательно. Ты же читала. Ты будешь автором, а мы консультантами. А ты Игорь читал Пелевина?
- Неграмотными консультантами – подколола Наташа.
- Пелевина читал. А больше из современного российского ничего.
- Ничего не неграмотными. Подумаешь, Сорокина не читали. Вот ты Шпенглера читала?
- Неграмотными по данному вопросу. Ладно, я пошла писать, а вы как хотите.
Через полтора часа мы сделали потрясающую статью.
- Ф-у-у – сказал Леха, вытирая лоб.- Словно могилу выкопали.
- Могилу кому.
- Современной литературе. Общую братскую могилу. Пелевину, Сорокину и Николаю Васильевичу Гоголю.
- А Гоголь то тут при чем?
- А он все это придумал.
Мы еще потрепались и сели читать. Я окунулся в джазовую атмосферу немецких кафе начала века, где юные студенты напиваются и горланят песни по вечерам, миловидные содержанки в плену танцевальных ритмов, бюргеры, поэты, разноцветный, разномастный мир отражается в расширенных зрачках саксофониста. Степной Волк скалит зубы в углу за столиком, а вот он летит сквозь музыку, Моцарт, Бетховен, заразительный смех маэстро, ах Гертруда, как вы прекрасны. Вход только для сумасшедших. Мы идем втроем по мокрому асфальту в пять утра, и вокруг нас медленно, зевая и ворочаясь с боку на бок, просыпается город. Еще тихо на улицах. Спускаемся, идем вдоль реки, и свет утренних фонарей отражается в темной воде. Наталья достает флейту, подходит к самой воде и начинает играть, ее силуэт четко вырисовывается в полутьме, и мир наполняется чудесным мистическим очарованием, я гляжу в воду и река уносит меня вдаль, сквозь время и пространство, в глубину веков, и это не город уже, а каменная средневековая крепость с факелами вместо фонарей, и мы – трое скитальцев на берегу моря встречаем рассвет. Аврора – богиня утренней зари выходит в небо из своих ночных чертогов.
Дик заявляется в обед. Длинноволосый паренек с гитарой за спи- ной, он в несколько минут наполняет квартиру шумом и суетой.
- Вставайте лежебоки, уже час. Продирайте глаза, пора жить.
Через минуту из кухни под звуки гитары раздается
Дай мне напиться железнодорожной воды,
Дай мне напиться железнодорожной воды,
Мне нравиться лето тем, что летом тепло,
Зима мне мила тем, что замерзло стекло,
Меня не видно в окно и снег замел следы.
Я выползаю на кухню.
- Игорь.
- Дик. Ты откуда?
- Из солнечной Сибири.
- Ух ты! Убежал от медведей?
- Какие к черту медведи. Омск, лесостепь.
- Ну-у-у, разве это Сибирь. Вот я как-то в Сургут ходил, там я понимаю. Тайга, снег.
- И медведи на улицах.
- Нет – смеется, – на улицах нет. В лесу видели одного.
- Ты чего приперся и шумишь? Поспать не дает, черт – это Леха, пошатываясь и зевая заходит на кухню.
- О, Алексей. Сапиенти сат. Как ваши алхимические упражнения? Вы еще не научились силой мысли превращать в золото сигаретные окурки?
- Из никудышных музыкантов получаются никудышные шутники.
- Никудышный. Спасибо за комплимент. В прошлый раз был бездарный.
- Ну-у-у. Ты растешь. Но дальше плоховатого тебе не прыгнуть.
- А может ты в музыке ничего не понимаешь. Как это ты там сказал про Ника Кэйва?
- Музыка для душевнобольных.
- Во. Слышали? - Дик торжественно поднимает вверх указательный палец.- Ник Кэйв – это музыка для душевнобольных. Критичес-
кий отзыв этого будущего светила философской мысли.
Мы с Натальей смеемся. Она деловито хозяйничает у плиты.
- Они, Игорь, когда вместе часто такие. На самом деле они друзья.
- Не часто, а время от времени – возражает Леха.
- Ну, время от времени, так время от времени.
Леха падает на стул и закуривает.
- Ну что. Какие новости? – обращается он к Дику.
- Сегодня в шесть сейшн.
- Сейшн это хорошо. Пойдешь на сейшн, Игорь?
- Пойду.
Под тяжелые звуки хард-рока человек десять вертятся у сцены.
- Пива хочешь? – наклоняется ко мне Дик.
- Хочу.
Кто-то сзади протягивает бутылку. Минут через десять музыканты сворачиваются и уходят, уступая место новым. И начинается рок-н-ролл. Леха хватает Джейн и они бегут к сцене.
Мы танцуем в свете прожекторов, и я вижу молодые лица которые светятся радостью. Тут, совсем рядом живые люди играют живую музыку, и нет больше ни меня, ни его, ни тебя, есть мы, мы вместе, рок-н-ролл въелся в наши тела, в наши души, и где-то там, внутри, волна поднимается наверх, грозя затопить этот мир. Пусть будет РОК. Нам не нужны мертвые идолы, засуньте себе в задницу ваши бумажки, можете продавать ваши замусоленные жизни тому, кто больше заплатит, мы хотим жить в чистом мире, чистые, словно капли дождя.
Все едут к Дику, человек пятнадцать, мы веселимся, пьем пиво на остановке в ожидании автобуса. Хором залезаем в салон и дежурная фраза: "Оплатите проезд’’- вызывает бурный взрыв хохота. Дик берет гитару. Автобус наполняется звуками блюза, криками блюза, дыханием блюза, живого молодого блюза – блюза наших жизней.
На леcтничной площадке сюрприз. Наталья и еще двое ребят. Мы вваливаемся в квартиру, и праздник продолжается.
Какая-то девушка танцует на столе под музыку Ролинг Стоунс.
Тонкие пальцы Дика проворно бегают по гитаре, а потом звонкий голос наполняет комнату.
Прикрой глаза на образа,
Прикрой, ведь ты светлей святых,
Ладонь умой пустой сумой,
Лихой пустяк прости за так.
Ванная заперта.,, Там Леха с Джейн ’’- объясняет кто-то рядом.
В соседней комнате хором орут какую-то песню. Рядом чья-то неподвижно застывшая в медитации фигура, я слышу только бормотание: ,, Ом мани падме хум, ом мани падме хум’’. Перед глазами легкий туман. Я захожу на кухню, где двое ребят оживленно спорят. Одного, кажется, зовут Вихрь, он глотает пиво из бутылки и протягивает мне.
- Ты из Омска, Игорь?
- Угу.
- Домой?
- В Москву.
Мы еще болтаем о трассе, а потом я срубаюсь в каком-то углу и через минуту проваливаюсь в сон.
С утра оживление. Кто-то уходит. Дик с помощью двух девушек наводит порядок, Леха ходит по квартире с зажженной сигаретой и втирает всем подряд о Ницше. Его никто не слушает. Расстроившись, он берет щетку и отправляется на кухню подметать. Ритка накладывает мне макарон на завтрак и, пока я жую и глотаю чай, читает небольшую лекцию о толкинизме.
Мне пора уходить. Я был бы рад остаться с этими людьми, но внутри все зовет в Москву, и я еще вернусь сюда, а сейчас ждет серый асфальт трассы, он уходит вдаль, и снова машины проносятся мимо, убегая в затянутое тучами небо на горизонте.
Иномарка до Сызрани, за рулем старик в приличном костюме и с перстнями на пальцах.
- Далеко собрался?
- В Москву.
- Бродяжничаешь что ли?
Он еще долго рассказывает о том, как трудно сейчас торговать аппаратурой, о налогах, и прочих издержках своей деятельности. Потом замолчал и уставился в лобовое стекло.
- Ну вот. Здесь я сворачиваю.
Мы прощаемся, он
- Ну, дело молодое.
Он закурил.
- А чем занимаешься?
- Учусь.
- На кого учишься?
- На историка.
- На историка. Да, интересная специальность. Самому то нравится?
- Нравится.
- Ну вот и хорошо. А мы вот с сыном фирму открыли. Техникой торгуем.уезжает в Сызрань, а я отправляюсь на стоянку просится в КАМАЗы.
Камазисты не берут, словно сговорились. Стопаю уже час и все без толку. Открываю книгу, стою на обочине, в одной руке Гессе, другая поднята. Там, на страницах перерождается человек, кайфовый человек, медленно, шаг за шагом учится жить, открывает для себя новую Вселенную в ярких цветных красках. Джаз, танцы, и эротика, и веселый смех бессмертных, холодное лицо смерти на острие бритвы. Ах, Гертруда. Они танцуют фокстрот в ночных немецких ресторанах, а я здесь, стою под дождем и молюсь на проезжающие мимо машины. Здорово было бы раскрасить вон тот белый жигуленок в разные цвета, нарисовать узоры, а еще море и пальмы на берегу. Солнышко показалось на минуту из-за туч. Привет, солнышко. Не видел тебя с самого утра. Вон еще три КАМАЗа встали неподалеку.
Нет мест. Есть у них места. Просто, садить не хотят. И останавливаться никто не хочет. И дождик моросит все сильнее. И чего мне в Самаре не сиделось. Двинул бы завтра, сегодня еще потусовался бы.
В кафе горячий чай и кружку бульона с батоном. Людно, кругом суровые лица драйверов, отдельно за столиком пара проституток, за стойкой суетится парень, искоса поглядывая на посетителей. Оживленные разговоры – жизненные истории, детали, цены на бензин, кто-то ругает президента, кто-то ругает коммунистов. Им еще пилить сотни километров – в Пермь, в Бишкек, в Красноярск, Киев, на Кавказ – здесь, в этом кафе каждый день бывают люди со всех концов страны, и отсюда они уходят бог знает куда. Бескрайние пространства – горы, степи, города – все это здесь, только загляни в их глаза, туда, поглубже, только раскрой их душу – ведь душа каждого человека - это прекрасный цветок, которому так часто не удается распуститься. Сколько мы видим в своей жизни лиц? Тысячи каждый день мелькают на улице, и каждое – это живой человек, такой же, как и ты, это боль и радость, это любовь, это маленькое сердце мира, у которого внутри миллиарды сердец. Каждый из этих людей – это я, это их сердце бьется в моей груди, это наш мир я вижу вокруг, наш, он твой и мой, и что же нам делить в этом мире.
Вот наконец-то машина, недалеко, километров на пятьдесят, а потом еще одна и еще – всего машин пять, вечером я километрах в ста от Пензы, иду по дороге, иногда оборачиваюсь и стопаю редкие автомобили, что проезжают мимо. Закат впереди накрыл тучи оттенками красного, они беспорядочно громоздятся друг на друга, медленно откатываясь на восток, их гонит ветер, тот ветер, что дует сейчас мне в лицо, касаясь могучим дыханием. Лесополосы из тополей по сторонам дороги, деревья кажутся огромными, и чудится что-то непостижимое кругом, это притаилось где-то рядом, готовое в любую минуту накинуться и унести в пугающий загадочный мир. Желтые глаза машин, не мигая, вглядываются в пространство, они проносятся мимо, растворяясь в сгущающихся сумерках. Богиня ночи начинает свой запредельный танец.
Она касается меня, закрывает мне ладонями глаза, и приглашает в свои прекрасные чертоги. Я влюблен в ночь, и она дарит мне целый мир, а сама уносится вдаль, в глубины космоса, и только звезды на ее темном платье светят мне издалека.
Я просыпаюсь с утра и слышу как листва шумит над головой. Не вставая, закуриваю, и чувствую как покой леса легко обволакивает меня. Сквозь просветы среди деревьев виден клочок ясного голубого неба, и листва словно светится чистым зеленым светом.
Смотрите – цветы на улицах города, праздник, праздник, все кружится в пестром веселом карнавале. Оставь свои одежды, любимая, давай раскрасим этот день яркими красками, мир вертится, словно нарядная карусель. Сестра моя, взгляни в их глаза, пусть только свет солнца кругом, нет больше страха, нет больше войн, зачем нам эти оковы. Ты видишь - толпы счастливых людей вокруг?, ты видишь – весь мир превратился в огромное море любви?, ты видишь как дождь смывает грязь с наших душ?, и только протянутые ладони, и небо танцует вместе с нами.
Я расскажу тебе как умирает боль. Я расскажу тебе о людях, в чьих душах живет любовь, открой свои глаза, распахни окна и посмотри вокруг. Я расскажу тебе как оживает мечта.
Я лечу на запад, словно крылья выросли за спиной, на огромной скорости по шоссе. Трасса, она начинается там, где начинается жизнь, и кончается где-то за облаками. Этот день проникает в меня, заполняет каждую клеточку тела, водопадом струится с гор, разливается широкой полноводной рекой и несет свои воды к океану.
Трасса. В горах Тибета монахи кидают с заснеженных вершин охапки цветущих роз, и они падают прямо на серый асфальт. Птицы поют в небесах. Трасса. Твое тело создано для любви, я ищу тебя в сплетении дорог, здесь – на перекрестке миров, в городах, проносящихся мимо, словно чудесный сон. Паломники идут в Иерусалим, обжигая свои дни палящим зноем, и чудится дыхание божие, и я среди них, одинокий, словно лепет младенца.
Трасса. Сто километров до Пензы, будто один миг, и через полчаса КАМАЗ до Рязани. Драйвера оживленно переговариваются друг с другом, не обращая на меня внимания, и я молча сижу, вспоминая своих друзей в Москве. Олега я не видел уже год, нас познакомил Ярик, когда Олег приехал в Омск, и потом были ночные беседы, стихи в подворотнях, и мы шатались по городу втроем – я, Ольга и Олег, а иногда и вчетвером – с Яриком, заваливались в гости в два часа ночи, напивались портвейна до безобразия, и говорили, говорили – о боге, Маркесе, Гребенщикове и о чем-то там еще. Помню, мы втроем, не застав Юлю в общаге, завалили в первую же попавшуюся комнату – трое полупьяных безумцев, нам открыла девушка, и мы сидели на полу и пили чай, а Лена, нам повезло – она оказалась своей в доску, ставила джаз – кучу каких-то групп, она была влюблена в джаз, и Олег периодически говорил: ,, Я это слышал. А ты знаешь...?’’- и называл какого-то исполнителя, она тотчас же ставила его, у нее была куча джазовых записей, кассет сто пятьдесят, и где она их только откапывала? А потом мы ее напоили и потащили к Фее, и мы с выберусь туда в ближайшие месяц – два, но получилось так, что я еду туда только сейчас, спустя почти год.
С Аней я познакомился года два назад у Феи, где она вписывалась два дня, когда они шли на Алтай с каким-то парнем из Новгорода. Это взрослая уже женщина лет тридцати–тридцати пяти, она работала искусствоведом в каком-то московском музее. Мы быстро нашли общий язык, и она взяла с меня клятвенное обещание, что если я буду в Москве, то обязательно к ней зайду.
Я прозвонил им из Омска, и убедившись что и Олег, и Аня в Москве, собрал рюкзак Олегом всю дорогу читали свои стихи, а Ярик приговаривал: ,, Какая потрясающая музыка. Джаз, теперь буду слушать только джаз ‘’- он никогда его раньше не слушал. У Ярика потом был с ней недолгий роман, девчонка была в его стиле, а потом она уехала домой на каникулы, куда-то на Север, а когда вернулась, Ярик уже опять себе кого-то нашел. Но джаз он слушает до сих пор, причем исключительно джаз, забыл про свой любимый психоделик и носится записывает какие-то банды, читает Генри Миллера и битников:,,Это самые джазовые писатели – говорит он постоянно – и поэтому их надо читать’’.
Неделя тогда пролетела, как миг, и Олег уехал домой, он прожужжал мне все уши о том, как хорошо в Москве, и я пообещал ему приехать, думал, что и через день ушел на трассу. Признаться, когда я звонил Ане, меня терзали сомнения – помнит ли она меня, все-таки, не виделись два года, да и общались-то всего несколько часов. Все, однако, было нормально, услышав, что я собираюсь в Москву, Аня очень обрадовалась, предлагала остановиться у нее, однако я решил остановиться у Олега, но пообещал обязательно зайти к ней. За то время, что мы не виделись, она успела вторично выйти замуж и сменить место работы. На мое
- Хорошо - не место проживания – она рассмеялась и сказала,
- Я бы позвонила кому-нибудь в Омске и оставила новый адрес. Люди у вас потрясающие,- а потом укоряла меня – вот, обещали приехать, а за два года никого.
Я ее обнадежил, сказал, что зайду, на том мы и попрощались. Про Олега и говорить нечего, он сразу же пришел в восторг, прочитал мне по телефону пару своих новых стихов и пообещал поход в Кафтино – по его словам замечательное место между Питером и Москвой – красота хвойного леса, и озера. Итак, я ухожу на запад.
Останавливаюсь в Рязани – есть пара вписок, мне хочется осмотреть этот древний город. На окраине вылезаю из КАМАЗа и иду звонить – у меня телефоны без адресов. Герцог. Нет дома, будет только в девять вечера. А сейчас четвертый час. Морис. Серия длинных гудков. Ладно, еду в центр бродить.
Рязань. Призраки древнерусских поэтов на улицах города. Монгольские лица на стенах – когда-то именно отсюда на Русь постучалась смерть, и огромная орда растеклась по стране, оставляя за собой кровавые полосы.
Этот город пропитан историей. Историей более древней, чем даже Москва, и легенды тысячелетней давности написаны на стенах домов. Ветер гонит по мостовой листы старых летописей, и поседевшие монахи бьют в колокола. Рязань.
Еще один звонок Морису, он дома, и я еду туда. Дверь открывает Морис, там еще двое – Птица и Ман, им лет по двадцать пять – трид-
цать, в феньках, длинноволосые, в ярких развевающихся одеждах, но все красивые, у них светлые глаза и добрые лица. Двухкомнатная квартира, стены сплошь расписаны – картины, узоры, на входной двери огромная надпись ALL YOU NEED IS LOVE. Полки с книгами, гитара, флейты. Здесь хорошо, очень хорошо.
Это хиппи. Достаточно взрослые уже – им всем от двадцати пяти до тридцати, мы беседуем в комнате, я, Морис и Ман пьем водку, Птица примостилась с флейтой неподалеку. Бодлер, Кастанеда, Моррисон, Алтай, Сиддхартха Гаутама и что-то еще в звенящем потоке. Китай – Ман два года жил в дацане, Птица танцует под монотонные ритмы барабанов, кажется, словно она летит, они носят свободу в себе, в их смехе, в их глазах, они улетают куда-то на воздушном шаре растворяясь в небесах.
- Ты понимаешь. Я сижу, и все двигается вокруг меня, а я - нет, никаких целей, никаких проблем – отрешенность от всего, ты в себе и ты чувствуешь полную гармонию внутри себя.
- Это сон. Чудесный затянувшийся сон, можно увидеть как все прекрасно вокруг.
- Стоишь на заснеженной вершине и видишь космос.
Движения становятся плавными, она уходит в танец.
О-о-о бобэоби бобэоби о-о-о
Пелся облик
Морис рассыпает марихуану и достает кальян. За Коломной я увидел радугу. Огромная, яркая, она висела в воздухе, словно мост через небеса.
Кружится, кружится, кружится, музыкальный фейверк – Кинг Кримсон, слова.
О Джа. Спасибо тебе за этот дар – Морис воздевает кальян.
Хочешь курнуть?
Нет спасибо. Лучше еще водки.
А-а-а-у-у-м-м-м.
Можно пойти в Москву. Можно пойти в Казань. Можно пойти на море. Можно пойти в Дели. Машины проносятся мимо, исчезая вдали. Лица плывут куда-то, движения замедленны, вчера-сегодня-завтра, вчера-завтра-сегодня, день-ночь, ночь-день, бом-бам, бам- бом.
Там где жили свиристели
Где качались тихо ели
Прилетели улетели
Стайка легких времирей.
Мелодия Джима Моррисона звучит в кабине.
Морис заполняет комнату звуками флейты.
Гарри Галлер в зеркалах длинного коридора.
Утро еще не наступило.
Я окунаюсь в реку и вода уносит все мысли из головы, оставляя одного, в покое.
Неоновый фейверк.
Как все легко, жизнь, словно скольжение по застывшему ледяному полю.
Москва встречает полем огней, далекая Москва сейчас всего лишь на расстоянии протянутой руки.
Подари миру свои слезы и свой смех, что струится, словно прозрач-
ный ручеек в горах. Подари миру радость.
Олег стоит на пороге, и Аня улыбается рядом, и люди на улицах танцуют, встречая рассвет, счастливые, живые люди, чистые, словно капли дождя.
1999 г.
В повести используются фрагменты текстов песен Моррисона (в переводе), Гребенщикова, Ревякина, Аукцыон (на стихи Хлебникова ), и отрывок из стихотворения Хлебникова.
